Лучшие стихи
Лучшие авторы
Наталия Великолепная
Андрей Бонди
Алексантин
Лев Зазерский
Anny Bad
Сергей Аксёненко
Камилла
Игорь Турвелес
Аленка
Илхам Катиб
Главная ⇒ Переводы и стихи на др. языках ⇒ Сергей Есенин на английском языке
Сергей Есенин на английском языке
Автор: Алик Вагапов
Сергей Есенин
Избранные стихотворения SERGEY YESENIN
Collection of Poems
Translated by Alec Vagapov
1. Выткался на озере алый свет зари…
2. Ночь
3. Что прошло - не вернуть
4. Моя жизнь
5. Звезды
6. Ты плакала в вечерней тишине…
7. Зашумели над затоном тростники…
8. Троицыно утро, утренний канон…
9. Я пастух, мои палаты
10. Белая свитка и алый кушак...
11. Устал я жить в родном краю…
12. Колдунья
13. Я снова здесь, в семье родной…
14. Не бродить, не мять в кустах багряных…
15. За горами, за желтыми долами…
16. Твой глас незримый, как дым в избе…
17. О верю, верю, счастье есть!
18. Колокольчик среброзвонный…
19. Я покинул родимый дом …
20. Вот оно, глупое счастье…
21. Серебристая дорога…
22. Теперь любовь моя не та…
23. Не жалею, не зову, не плачу…
24. Пой же, пой. На проклятой гитаре…
25. Я обманывать себя не стану…
26. Да! Теперь решено. Без возврата…
27. Заметался пожар голубой…
28. Эта улица мне знакома…
29. Мне грустно на тебя смотреть…
30. Дорогая, сядем рядом…
31. Пускай ты выпита другим…
32. Мы теперь уходим понемногу…
33. Ты прохладой меня не мучай
34. Низкий дом с голубыми ставнями…
35. Письмо к матери
36. Этой грусти теперь не рассыпать…
37. Письмо к женщине
38. Отговорила роща золотая…
39. Клен ты мой опавший…
40. Не криви улыбку, руки теребя…
41. Цветы мне говорят – прощай…
42. Жизнь - обман с чарующей тоскою…
43. Плачет метель, как цыганская скрипка...
44. Какая ночь! Я не могу...
45. Синий туман. Снеговое раздолье…
46. Вечером синим, вечером лунным…
47. Гори, звезда моя, не падай…
48. Снежная равнина, белая луна…
49. Снежная замять крутит бойко…
50. Я помню, любимая, помню
51. Листья падают, листья падают…
52. Снежная замять дробится и колется…
53. Не гляди на меня с упреком…
54. Ты меня не любишь, не жалеешь…
55. Может, поздно, может, слишком рано…
1. Scarlet Light Of Sunset…
2. The Night
3. What Is Gone Cannot Be Retrieved…
4. My Life
5. The Stars
6. You Were Crying On A Quiet Night…
7. Canes Have Started Rustling …
8. Trinity Devotions. Morning Cannon Rite...
9. I’m A Shepherd, And My Parlours…
10. White Is The Sweatshirt, And Red Is The Sash…
11. I’m Tired Of Living In My Land…
12. The Witch
13. I’m Back At Home. My Dear Land…
14. I Will Not Be Wandering About
15. Over There Beyond Fields Of Yellow…
16. Like Smoke In The Room You Are...
17. I Do Believe In Happiness…
18. Silver Bluebell, Are You Singing...
19. I Have Left My Endeared Home…
20. There’s the silly elation...
21. Silver road, I wonder where...
22. My Love Has Changed. I Know You Feel…
23. I Do Not Regret, And I Do Not Shed Tears…
24. Sing, Old Man, To The Bloody Guitar….
25. I Will Not Deceive Myself…
26. Yes! It’s Settled! Now And For Ever…
27. Azure Space Is Aflame Up Above…
28. Both This Street And This Little House
29. .It’s Sad To Look At You, My Love…
30. Let’s Sit Down Here, My Dearest
31. You Have Been Used By Someone Else …
32. We'll Depart This World For Ever, Surely...
33. Don’t Torment Me With Coldness …
34. Little House With Light Blue Shutters…
35. .A Letter To The Mother
36. Now My Grief Won’t Be Spilt By The Ringing…
37. A Letter To The Woman
38. The Golden Birch-Tree Grove Has Fallen Silent…
39. Oh My Dear Maple, Frozen Stiff And Bare…
40. Don’t You Force A Smile, Girl…
41. The Flowers Say Good-Bye To Me…
42. Life Is Tricky With Enchanting Pathos…
43. The Snowstorm Is Crying Like Romany…
44. Oh, What A Night! I Cannot Sleep...
45. Blue Is The Fog, The Expanse Is Snow-Bound…
46. Blue Is The Night, And The Moon Is Glancing ...
47. Snow-Clad Is The Plain, And…
48. Snowdrift, Piled Up, Is Now Brittle…
49. Don't Fall, My Little Star, Keep Shining...
50. I haven’t forgotten you, dearie...
51. Leaves Are Falling Here And Yonder...
52. The Snow Is Whirling Lively And Strong...
53. Don’t You Look At Me So Reproachfully…
54. You Don’t Love Me And Don’t Feel Compassion
55. Maybe, It’s Too Late Or, Maybe, Early...
----------------------------------------------------------------------------------------------------
***
***
Выткался на озере алый свет зари.
На бору со звонами плачут глухари.
Плачет где-то иволга, схоронясь в дупло.
Только мне не плачется - на душе светло.
Знаю, выйдешь к вечеру за кольцо дорог,
Сядем в копны свежие под соседний стог.
Зацелую допьяна, изомну, как цвет,
Хмельному от радости пересуду нет.
Ты сама под ласками сбросишь шелк фаты,
Унесу я пьяную до утра в кусты.
И пускай со звонами плачут глухари.
Есть тоска веселая в алостях зари.
1910
Scarlet light of sunset shows up on the lake.
Grouses are crying in the wood, awake.
Hidden in a hollow, cries an oriole.
I don’t feel like crying, brightness in my soul.
You’ll come out to meet me later in the day,
We’ll sit down there under stack of hay.
I will kiss and squeeze you, like an ardent boy!
One can’t blame a man for being drunk with joy.
You will chuck your kerchief as I hold you tight,
I will keep you, tipsy, in the bush all night.
Let the birds keep crying as we neck and bask.
There’s a happy yearning in the purple dusk.
1910
НОЧЬ
The Night
Усталый день склонился к ночи,
Затихла шумная волна,
Погасло солнце, и над миром
Плывет задумчиво луна.
Долина тихая внимает
Журчанью мирного ручья.
И темный лес, склоняясь, дремлет
Под звуки песни соловья.
Внимая песням, с берегами,
Ласкаясь, шепчется река.
И тихо слышится над нею
Веселый шелест тростника.
1910 -1912
The tired day droops, slowly waning ,
The noisy waves are now tranquil.
The sun has set, the moon is sailing
Above the world, absorbed and still.
The valley listens to the babbles
Of peaceful river in the dale.
The forest, dark and bending, slumbers
To warbling of the nightingale.
The river, listening in and fondling,
Talks with the banks in quiet hush.
And up above resounds, a-rolling,
The merry rustle of the rush.
1910 -1912
ЧТО ПРОШЛО - НЕ ВЕРНУТЬ WHAT IS GONE CANNOT BE RETRIEVED
Не вернуть мне ту ноч ку прохладную,
Не видать мне подруги своей,
Не слыхать мне ту песню отрадную,
Что в саду распевал соловей!
Унеслася та ночка весенняя,
Ей не скажешь: Вернись, подожди.
Наступила погода осенняя,
Бесконечные льются дожди.
Крепким сном спит в могиле подруга,
Схороня в своем сердце любовь.
Не разбудит осенняя вьюга
Крепкий сон, не взволнует и кровь.
И замолкла та песнь соловьиная,
За моря соловей улетел,
Не звучит уже более, сильная,
Что он ночкой прохладною пел.
Пролетели и радости милые,
Что испытывал в жизни тогда.
На душе уже чувства остылые.
Что прошло - не вернуть никогда.
1911-1912
Lovely night, I will never retrieve it,
And I won’t see my sweet precious love.
And the nightingale’s song, I won’t hear it,
Happy song that it sang in the grove!
That sweet night is now gone irrevocably,
You can’t tell it: please come back and wait.
Autumn weather has now set in locally,
With perpetual rains, all is wet.
Fast asleep in the grave is my sweetheart
Keeping love, as before, in her heart.
And however it tries, autumn blizzard
Cannot wake her from sleep, flesh and blood.
So the nightingale’s singing has ended,
As the song-bird has taken to flight,
And I can’t hear the song now, so splendid,
Which it sang on that sweet chilly night.
Gone and lost are the joyous emotions
That I had in my life and conceived.
All I have now is chill in my conscience.
What is gone can’t be ever retrieved.
1911-1912
МОЯ ЖИЗНЬ
My Life
Будто жизнь на страданья моя обречена;
Горе вместе с тоской заградили мне путь;
Будто с радостью жизнь навсегда разлучена,
От тоски и от ран истомилася грудь.
Будто в жизни мне выпал страданья удел;
Незавидная мне в жизни выпала доля.
Уж и так в жизни много всего я терпел,
Изнывает душа от тоски и от горя.
Даль туманная радость и счастье сулит,
А дойду - только слышатся вздохи да слезы,
Вдруг наступит гроза, сильный гром загремит
И разрушит волшебные, сладкие грезы.
Догадался и понял я жизни обман,
Не ропщу на свою незавидную долю.
Не страдает душа от тоски и от ран,
Не поможет никто ни страданьям, ни горю.
<1911-1912>
It appears, my life is fated to torment;
My way is dammed up by grief and distress.
My life has been severed from fun and enjoyment,
Vexation and wounds are afflicting my chest.
It seems, I’m fated to suffer from pain.
All I have in this life are bad luck and misfortune.
I have suffered enough in this life, and again
Both my body and soul have been put to the torture.
The expanse, vast and hazy, promises joy,
Sighs and tears, however, are the real solutions.
A storm will break out, the thunder - oh boy! -
Will ruin the magical luscious illusions.
Now I know life’s deception, and nevertheless
I don’t want to complain of bad luck and misfortune.
So my soul doesn’t suffer from grief and distress,
No one ever can help to relieve me from torture.
1911-1912
15 февраля 2007 г.
ЗВЕЗДЫ
THE STARS
Звездочки ясные, звезды высокие!
Что вы храните в себе, что скрываете?
Звезды, таящие мысли глубокие,
Силой какою вы душу пленяете?
Частые звездочки, звездочки тесные!
Что в вас прекрасного, что в вас могучего?
Чем увлекаете, звезды небесные,
Силу великую знания жгучего?
И почему так, когда вы сияете,
Маните в небо, в объятья широкие?
Смотрите нежно так, сердце ласкаете,
Звезды небесные, звезды далекие!
1911-1912
Stars little stars, you’re so high and so clear!
What have you got in you, so fascinating?
Stars, deep in thought, so discreet you appear,
What is the power that makes you so tempting?
Stars, little stars, you’re so dense and so solid!
What is it that makes you so great and alluring?
How can you, heavenly bodies, afford it:
Stirring a thirst and desire for learning?
Why, as you shine, are you nice and inviting
Into your wide open arms, on the instant?
Pleasing the heart, so benign and enticing,
Heavenly stars, so remote and so distant!
1911-1912
* * * ***
Ты плакала в вечерней тишине,
И слезы горькие на землю упадали,
И было тяжело и так печально мне,
И все же мы друг друга не поняли.
Умчалась ты в далекие края,
И все мечты увянули без цвета,
И вновь опять один остался я
Страдать душой без ласки и привета.
И часто я вечернею порой
Хожу к местам заветного свиданья,
И вижу я в мечтах мне милый образ твой,
И слышу в тишине тоскливые рыданья.
1912-1913
You were crying on a quiet night,
Those tears in your eyes you weren’t hiding,
I was so sad and so depressed inside,
And yet we couldn’t overcome misunderstanding.
Now you are gone, I’m here, on my own,
My dreams have faded, losing tint and colour,
You left me, and again I am all alone,
Without tenderness and greeting, in my parlour.
When evening comes I often, crowned with rue,
Come to the place of our dating here,
And in my dreams I see the sight of you
And hear you crying bitterly, my dear.
1912-1913
* * * * * *
Зашумели над затоном тростники.
Плачет девушка-царевна у реки.
Погадала красна девица в семик.
Расплела волна венок из повилик.
Ах, не выйти в жены девушке весной,
Запугал ее приметами лесной.
На березке пообъедена кора, -
Выживают мыши девушку с двора.
Бьются кони, грозно машут головой, -
Ой, не любит черны косы домовой.
Запах ладана от рощи ели льют,
Звонки ветры панихидную поют.
Ходит девушка по бережку грустна,
Ткет ей саван нежно пенная волна.
1914
Canes have started rustling on the river bank,
Princess-girl is crying with her face pale, blank.
Pretty girl has chanted “ loves me - loves me not”,
The unwoven flowers down the river float.
She is not to marry later in the spring,
Goblin has foretold a very frightening thing.
Mice have stripped the birch-tree of the bark, so hard,
They have frightened girlie out of the yard.
Horses fight, so threateningly jerking their heads,
Ah, dark hair is what goblin really hates.
Incense smell is coming from the nearby groves,
Loud winds are singing their dirge-like songs.
On the river bank she sadly walks around,
As the foamy wave is spinning her a shroud.
1914
* * *
***
Я пастух, мои палаты -
Межи зыбистых полей,
По горам зеленым - скаты
С гарком гулких дупелей.
Вяжут кружево над лесом
В желтой пене облака.
В тихой дреме под навесом
Слышу шепот сосняка.
Светят зелено в сутемы
Под росою тополя.
Я - пастух; мои хоромы -
В мягкой зелени поля.
Говорят со мной коровы
На кивливом языке.
Духовитые дубровы
Кличут ветками к реке.
Позабыв людское горе,
Сплю на вырублях сучья.
Я молюсь на алы зори,
Причащаюсь у ручья.
1914
I’m a shepherd, and my parlours
Are the ruffled pasture sides,
Slopes of verdant hills and furrows,
Balks, with booming cry of snipes.
Yellow foamy clouds are trimming
Pine-tree wood with lace designs,
While I listen, lightly dreaming,
To the whisper of the pines.
Dewy poplars, softly waving,
Shine with verdure on the scene.
I am a shepherd, and my dwelling
Is the gentle field of green.
Cows salute and hail me chatting,
Using their tongue of nods.
Fragrant flowers are inviting,
Kindly, to the river spots.
I forget all grieves and cares,
On a heap of twigs, I dream.
To the sun I say my prayers,
‘nd make communion by the stream.
1914
* * * * * *
Троицыно утро, утренний канон,
В роще по березкам белый перезвон.
Тянется деревня с праздничного сна,
В благовесте ветра хмельная весна.
На резных окошках ленты и кусты.
Я пойду к обедне плакать на цветы.
Пойте в чаще, птахи, я вам подпою,
Похороним вместе молодость мою.
Троицыно утро, утренний канон.
В роще по березкам белый перезвон.
1914
Trinity devotions. Morning cannon rite,
Birch-trees in the grove are filled with ringing light.
Villagers are coming after festive sleep,
In the chimes of wind the heady spring will steep.
There are bands and branches on the window panes.
I will cry with flowers over grieves and pains.
Sing, you birds, lamenting, I will sing along,
We’ll consign to dust my boyhood to this song.
Trinity aurora. Morning cannon rite,
Birch-trees in the grove are filled with ringing light.
1914
* * *
* * *
Устал я жить в родном краю
В тоске по гречневым просторам,
Покину хижину мою,
Уйду бродягою и вором.
Пойду по белым кудрям дня
Искать убогое жилище.
И друг любимый на меня
Наточит нож за голенище.
Весной и солнцем на лугу
Обвита желтая дорога,
И та, чье имя берегу,
Меня прогонит от порога.
И вновь вернуся в отчий дом,
Чужою радостью утешусь,
В зеленый вечер под окном
На рукаве своем повешусь.
Седые вербы у плетня
Нежнее головы наклонят.
И необмытого меня
Под лай собачий похоронят.
А месяц будет плыть и плыть,
Роняя весла по озерам...
И Русь все так же будет жить,
Плясать и плакать у забора.
1915
I’m tired of living in my land
With boring fields and buckwheat fragrant,
I’ll leave my home for ever, and
Begin the life of thief and vagrant.
I’ll walk through silver curls of life
In search of miserable dwelling.
My dearest friend will whet his knife
On me. The reason? There’s no telling.
The winding yellow road will go
Across the sunlit field of flowers,
The girl whose name I cherish so
Will turn me out of her house.
I will return back home to live
and see the others feeling happy,
I’ll hang myself upon my sleeve,
On a green evening it will happen.
The silky willows by the fence
Will bend their tops low down, gently,
To dogs’ barking, by my friends,
Unwashed, I will be buried plainly.
The moon will float up in the sky
Dropping the oars into the water…
As ever, Russia will get by
And dance and weep in every quarter.
1915
Колдунья
The Witch
Косы растрепаны, страшная, белая,
Бегает, бегает, резвая, смелая.
Темная ночь молчаливо пугается,
Шалями тучек луна закрывается.
Ветер-певун с завываньем кликуш
Мчится в лесную дремучую глушь.
Роща грозится еловыми пиками,
Прячутся совы с пугливыми криками.
Машет колдунья руками костлявыми.
Звезды моргают из туч над дубравами.
Серьгами змеи под космы привешены,
Кружится с вьюгою страшно и бешено.
Пляшет колдунья под звон сосняка.
С черною дрожью плывут облака.
1915
White and dishevelled, she looks outrageous,
Rushing about, brisk and courageous.
Dark is the night, it is scared to death, and
Clouds, like kerchiefs, have covered the crescent.
Wind, letting out hysterical hoots,
Whirls like a shot to the back of the woods.
Fir-trees are threatening to hit with a spear
Owls lie hidden, a-wailing from fear.
Waving her harridan’s clutches, she shouts.
Up in the sky stars are winking from clouds.
Vipers, like rings, hanging down her hair,
Spinning with blizzard, she whirls in the air.
Ringing, the pines make the witch dance and cry.
Clouds grow dark as they, trembling, float by.
1915
* * *
* * *
Белая свитка и алый кушак,
Рву я по грядкам зардевшийся мак.
Громко звенит за селом хоровод,
Там она, там она песни поет.
Помню, как крикнула, шигая в сруб:
"Что же, красив ты, да сердцу не люб.
Кольца кудрей твоих ветрами жжет,
Гребень мой вострый другой бережет".
Знаю, чем чужд ей и чем я не мил:
Меньше плясал я и меньше всех пил.
Кротко я с грустью стоял у стены,
Все они пели и были пьяны.
Счастье его, что в нем меньше стыда,
В шею ей лезла его борода.
Свившись с ним в жгучее пляски кольцо,
Брызнула смехом она мне в лицо.
Белая свитка и алый кушак,
Рву я по грядкам зардевшийся мак.
Маком влюбленное сердце цветет,
Только не мне она песни поет.
<1915>
White is the sweatshirt, and red is the sash,
I’m picking the poppies beginning to flush.
Deep is the sound of the choral song ,
I know she is there now, singing along.
She cried, I remember, on ent’ring the hut:
“You’re handsome, but you are not after my heart.
The wind is enflaming the rings of your curls,
I’ve given my brush to somebody else”.
I know she dislikes me and makes me feel small:
I danced less than others and drank least of all.
I stood by the wall and was humble and sad,
While they were drunk and singing, like mad.
He’s lucky, he’s one of those brazen men, -
His beard would stick to her neck now and then.
And joining the circle of dancers, with grace,
She burst out laughing straight in my face.
White is the sweatshirt, and red is the sash,
I’m picking the poppies beginning to flush.
Her heart, like a poppy, is blooming along.
It isn’t for me that she’s singing the song.
1915
* * *
***
За горами, за желтыми долами
Протянулась тропа деревень.
Вижу лес и вечернее полымя,
И обвитый крапивой плетень.
Там с утра над церковными главами
Голубеет небесный песок,
И звенит придорожными травами
От озер водяной ветерок.
Не за песни весны над равниною
Дорога мне зеленая ширь -
Полюбил я тоской журавлиною
На высокой горе монастырь.
Каждый вечер, как синь затуманится,
Как повиснет заря на мосту,
Ты идешь, моя бедная странница,
Поклониться любви и кресту.
Кроток дух монастырского жителя,
Жадно слушаешь ты ектенью,
Помолись перед ликом спасителя
За погибшую душу мою.
1916
Up the hills and beyond fields of yellow
There are villages stretching ahead.
There’s a wood and the sunset of mellow
And a fence with a nettle thread.
There over the domes of the temple
Is the turquoise dust of the sky,
And the wind rings the grass, wet and gentle,
As it comes from the lakes nearby.
It is not for the song of the valley
That I love this greenery spill,
Like a crane I’m in love with the alley
And the convent on top of the hill.
When the azure gets misty and blooming,
And the sunset hangs over the bridge
I can see you, my wandering woman,
Go to bow to the cross and beseech.
Chaste is life in the convent village,
Public prayer absorbs you all,
Pray before our Saviour’s image,
Preach to God for my fallen soul.
1916
* * * ***
Не бродить, не мять в кустах багряных
Лебеды и не искать следа.
Со снопом волос твоих овсяных
Отоснилась ты мне навсегда.
С алым соком ягоды на коже,
Нежная, красивая, была
На закат ты розовый похожа
И, как снег, лучиста и светла.
Зерна глаз твоих осыпались, завяли,
Имя тонкое растаяло, как звук,
Но остался в складках смятой шали
Запах меда от невинных рук.
В тихий час, когда заря на крыше,
Как котенок, моет лапкой рот,
Говор кроткий о тебе я слышу
Водяных поющих с ветром сот.
Пусть порой мне шепчет синий вечер,
Что была ты песня и мечта,
Все ж, кто выдумал твой гибкий стан
и плечи -
К светлой тайне приложил уста.
Не бродить, не мять в кустах багряных
Лебеды и не искать следа.
Со снопом волос твоих овсяных
Отоснилась ты мне навсегда.
<1916>
I will not be wandering about
Trampling goosefoot in the bushes any more;
And I know you’ll never come around
In my dreams, oat-haired, as before.
You were tender beautiful and fair,
Berry juice upon your skin, so light.
You resembled rosy sunset glare,
And, like snow, you were lustrous, fair and bright.
Having shed their grain your eyes are fading,
And your name has melted like the sound of chimes;
But the folders of your crumpled shawl and veiling
Have retained the smell of honey from your arms.
When it’s quiet and the sunset smartens,
Like a kitten, washing up its face.
I can hear the honeycomb-like patterns
Chat about you, along with wind and haze.
Well, the evening tells me you are oderous,
Like a dream, a flower and sweet song …
After all, who has designed your waist, your shoulders
Apprehending holy secret all along?
I will not be wandering about
Trampling goosefoot in the bushes any more;
And I know you’ll never come around
In my dreams, oat-haired, as before.
1916
* * * ***
Твой глас незримый, как дым в избе.
Смиренным сердцем молюсь тебе.
Овсяным ликом питаю дух,
Помощник жизни и тихий друг.
Рудою солнца посеян свет,
Для вечной правды названья нет.
Считает время песок мечты,
Но новых зерен прибавил ты.
В незримых пашнях растут слова,
Смешалась с думой ковыль-трава.
На крепких сгибах воздетых рук
Возводит церкви строитель звук.
Есть радость в душах - топтать твой цвет,
На первом снеге свой видеть след.
Но краше кротость и стихший пыл
Склонивших веки пред звоном крыл.
1916
Like smoke in the room you are out of view.
With a humble heart I will pray for you.
Your oatmeal image feeds my soul,
You are my helper, my friend and all.
The world is sown with the solar flame
The holy truth has got no name.
The sand of the dream is keeping time,
You’ve added new grains to the sublime.
Words are growing on the arable plot,
The green feather-grass is mixed with thought.
On solid muscles of raised up hands
The sound erects white churches in lands.
The souls are delighted in trampling your glow
And seeing your steps on the recent snow.
But self-abasement and faded zeal
Of those dropped off are lovelier still.
1916
* * * ***
Я снова здесь, в семье родной,
Мой край, задумчивый и нежный!
Кудрявый сумрак за горой
Рукою машет белоснежной.
Седины пасмурного дня
Плывут всклокоченные мимо,
И грусть вечерняя меня
Волнует непреодолимо.
Над куполом церковных глав
Тень от зари упала ниже.
О други игрищ и забав,
Уж я вас больше не увижу!
В забвенье канули года,
Вослед и вы ушли куда-то.
И лишь по-прежнему вода
Шумит за мельницей крылатой.
И часто я в вечерней мгле,
Под звон надломленной осоки,
Молюсь дымящейся земле
О невозвратных и далеких.
1916
I’m back at home. My dear land
Is pensive, spreading all around!
The twilight waves its snow-white hand
To greet me from beyond the mound.
The grizzle of the gloomy day
Is floating by over my home, and
The evening fills me with dismay
Like insurmountable torment.
Above the church, over the dome,
The sunset shade has fallen down.
My dear friends, I’m back at home,
And won’t be seeing you around.
The years have flown like a whirl,
And where are you, my friends, I wonder?
All I can hear is the purl
Of water by the mill-house yonder.
And often, sitting by the hearth,
To sound of sedge crack, or whatever,
I pray to steaming mother earth
For those who’re gone and lost for ever.
1916
* * * ***
О верю, верю, счастье есть!
Еще и солнце не погасло.
Заря молитвенником красным
Пророчит благостную весть.
О верю, верю, счастье есть.
Звени, звени, златая Русь,
Волнуйся, неуемный ветер!
Блажен, кто радостью отметил
Твою пастушескую грусть.
Звени, звени, златая Русь.
Люблю я ропот буйных вод
И на волне звезды сиянье.
Благословенное страданье,
Благословляющий народ.
Люблю я ропот буйных вод.
1917
I do believe in happiness!
The sun has not yet faded. Rays
Of sunrise like a book of prayers
Predict the happy news. Oh yes!
I do believe in happiness!
Ring , golden Russia, carry on,
Oh blow you wind, so unabated!
Blessed is the one who celebrated
Your shepherd’s sadness, hope forlorn.
Ring, golden Russia, carry on!
I love the wild impetuous streams,
The shine of stars upon the water.
The blessed dejection, crying quarter,
The blessing people and extremes
Of roaring wild impetuous streams.
1917
* * *
* * *
Колокольчик среброзвонный,
Ты поешь? Иль сердцу снится?
Свет от розовой иконы
На златых моих ресницах.
Пусть не я тот нежный отрок
В голубином крыльев плеске,
Сон мой радостен и кроток
О нездешнем перелеске.
Мне не нужен вздох могилы,
Слову с тайной не обняться.
Научи, чтоб можно было
Никогда не просыпаться.
1917
Silver bluebell, are you singing,
Or, perchance, my heart is dreaming?
Light from rosy icon flashes
Falling on my golden lashes.
Though I’m not that gentle infant
in the flapping splash of pigeons,
Yet my dreams are sweet and distant,
Somewhere in the woodland regions.
I don’t need the narrow house,
Word and mystery won’t welcome.
Teach me, please, to dream and drowse,
Fall asleep and never waken.
1917
* **
* **
Вот оно, глупое счастье
С белыми окнами в сад!
По пруду лебедем красным
Плавает тихий закат.
Здравствуй, златое затишье,
С тенью березы в воде!
Галочья стая на крыше
Служит вечерню звезде.
Где-то за садом несмело,
Там, где калина цветет,
Нежная девушка в белом
Нежную песню поет.
Стелется синею рясой
С поля ночной холодок...
Глупое, милое счастье,
Свежая розовость щек!
1918
There’s the silly elation,
The garden the windows look on!
Soundless sunset reflection
Swims in the pool, like a swan.
Greetings, golden serenity,
Shadows of trees, black as tar!
Crows on the roof, in sincerity,
Hold vespers in praise of the star.
Timidly, over the garden
Where the guelder-rose springs,
A girl in a snow-white garment
A beautiful melody sings.
Like a blue gown, the evening
Cold from the meadow sweeps…
Happiness, sweet silly feeling!
Virginal blush of the cheeks!
1918
* * * * * *
Я покинул родимый дом,
Голубую оставил Русь.
В три звезды березняк над прудом
Теплит матери старой грусть.
Золотою лягушкой луна
Распласталась на тихой воде.
Словно яблонный цвет, седина
У отца пролилась в бороде.
Я не скоро, не скоро вернусь!
Долго петь и звенеть пурге.
Стережет голубую Русь
Старый клен на одной ноге,
И я знаю, есть радость в нем
Тем, кто листьев целует дождь,
Оттого, что тот старый клен
Головой на меня похож.
1918
I have left my endeared home,
Getting out of the land of blue.
Little grove by the pond will warm
My old mother’s sorrow anew.
Like a golden croaker the moon
Lies prostrate on the water tranquil.
Grizzly hair, like apple-tree bloom,
In my father’s beard will spill.
I will not come back readily, and
Singing blizzard will ring on and on.
Maple-tree guards the blue Russian land,
Standing there, one-legged, all alone.
And I know that it’s joyous for those
Who’ve been kissing the rain of the leaves.
For the maple and I, we both
Are alike, in the head, that is.
1918
* * *
Клюеву * * *
To Kluyev
Теперь любовь моя не та.
Ах, знаю я, ты тужишь, тужишь
О том, что лунная метла
Стихов не расплескала лужи.
Грустя и радуясь звезде,
Спадающей тебе на брови,
Ты сердце выпеснил избе,
Но в сердце дома не построил.
И тот, кого ты ждал в ночи,
Прошел, как прежде, мимо крова.
О друг, кому ж твои ключи
Ты золотил поющим словом?
Тебе о солнце не пропеть
В окошко не увидеть рая.
Так мельница, крылом махая,
С земли не может улететь.
1918
My love has changed. I know you feel
Upset about the situation:
The crescent’s sweeper couldn’t spill
The pools of lyrical creation.
Upset, but taking in good part
The star that fell upon your brows,
You spilt you heart about the house
But there’s no house in your heart.
The one you waited for to greet
Has passed your shelter like a cynic.
My friend, whomever did you gild
The key for with your singing lyric?
You’ll never versify the sun
And never see the Heaven’s bound.
Just like a mill that flaps its fan
But cannot tear off the ground.
1918
* * *
***
Серебристая дорога,
Ты зовешь меня куда?
Свечкой чисточетверговой
Над тобой горит звезда.
Грусть ты или радость теплишь?
Иль к безумью правишь бег?
Помоги мне сердцем вешним
Долюбить твой жесткий снег.
Дай ты мне зарю на дровни,
Ветку вербы на узду.
Может быть, к вратам господним
Сам себя я приведу.
<1918>
Silver road, I wonder where
You are calling me anew?
Like a Thursday candle there
Shines a starlet over you.
Are you fraught with joy or sorrow?
Isn’t madness your intent?
Help me, heart and soul, tomorrow
Love your hard snow to the end.
Give me sunset for the sleigh and
Willow branch that beautifies.
Maybe I will in the end
Reach the gate of paradise.
1918
* * * * * *
Не жалею, не зову, не плачу,
Все пройдет, как с белых яблонь дым.
Увяданья золотом охваченный,
Я не буду больше молодым.
Ты теперь не так уж будешь биться,
Сердце, тронутое холодком,
И страна березового ситца
Не заманит шляться босиком.
Дух бродяжий! ты все реже, реже
Расшевеливаешь пламень уст.
О моя утраченная свежесть,
Буйство глаз и половодье чувств!
Я теперь скупее стал в желаньях,
Жизнь моя? иль ты приснилась мне?
Словно я весенней гулкой ранью
Проскакал на розовом коне.
Все мы, все мы в этом мире тленны,
Тихо льется с кленов листьев медь...
Будь же ты вовек благословенно,
Что пришло процвесть и умереть.
1921
I do not regret, and I do not shed tears,
All, like haze off apple-trees, must pass.
Turning gold, I’m fading, it appears,
I will not be young again, alas.
Having got to know the touch of coolness
I will not feel, as before, so good.
And the land of birch trees, - oh my goodness!-
Cannot make me wander barefoot.
Vagrant’s spirit! You do not so often
Stir the fire of my lips these days.
Oh my freshness, that begins to soften!
Oh my lost emotions, vehement gaze!
Presently I do not feel a yearning,
Oh, my life! Have I been sleeping fast?
Well, it feels like early in the morning
On a rosy horse I’ve galloped past.
We are all to perish, hoping for some favour,
Copper leaves flow slowly down and sway…
May you be redeemed and blessed for ever,
You who came to bloom and pass away…
1921
* * * * * *
Я обманывать себя не стану,
Залегла забота в сердце мглистом.
Отчего прослыл я шарлатаном?
Отчего прослыл я скандалистом?
Не злодей я и не грабил лесом,
Не расстреливал несчастных по темницам.
Я всего лишь уличный повеса,
Улыбающийся встречным лицам.
Я московский озорной гуляка.
По всему тверскому околотку
В переулках каждая собака
Знает мою легкую походку.
Каждая задрипанная лошадь
Головой кивает мне навстречу.
Для зверей приятель я хороший,
Каждый стих мой душу зверя лечит.
Я хожу в цилиндре не для женщин -
В глупой страсти сердце жить не в силе, -
В нем удобней, грусть свою уменьшив,
Золото овса давать кобыле.
Средь людей я дружбы не имею,
Я иному покорился царству.
Каждому здесь кобелю на шею
Я готов отдать мой лучший галстук.
И теперь уж я болеть не стану.
Прояснилась омуть в сердце мглистом.
Оттого прослыл я шарлатаном,
Оттого прослыл я скандалистом.
1922
I will not deceive myself, admitting
I have worries in my heart, so dreary.
Why am I reputed as a cheating
Crook and trouble-maker, really?
I am not a villain nor a thief in hiding,
And I never shot imprisoned convicts.
I am just a thoughtless idler, smiling
Friendly and avoiding conflicts.
I am a naughty reckless Moscow loner.
All along the main street, and around,
Every little dog in every corner
Knows me by the way I tread the ground.
Every jade I meet, rundown and hopeless,
Gives me nods of hail and salutation.
I am a friend of animals, my verses
Are as good for them as medication.
I don’t wear my hat to charm the ladies
For I can’t stand featherbrained emotions.
It’s convenient to use my hats as ladles
Filling them with oats to feed the horses.
I do not have friends among the people,
It’s a different kingdom I am bound to.
I will gladly give my tie to simple
Shaggy dog I happen to encounter.
From now on I will be safe and sound.
In my heart a sunny day is breaking.
That’s the reason why they tend to count
Me to be a crook and trouble-maker.
1922
* * *
* * *
Да! Теперь решено. Без возврата
Я покинул родные поля.
Уж не будут листвою крылатой-
Надо мною звенеть тополя.
Низкий дом без меня ссутулится,
Старый пес мой давно исдох.
На московских изогнутых улицах
Умереть, знать, судил мне бог.
Я люблю этот город вязевый,
Пусть обрюзг он и пусть одрях.
Золотая дремотная Азия
Опочила на куполах.
А когда ночью светит месяц,
Когда светит... черт знает как!
Я иду, головою свесясь,
Переулком в знакомый кабак.
Шум и гам в этом логове жутком,
Но всю ночь напролет, до зари,
Я читаю стихи проституткам
И с бандитами жарю спирт.
Сердце бьется все чаще и чаще,
И уж я говорю невпопад:
Я такой же, как вы, пропащий,
Мне теперь не уйти назад.
Низкий дом без меня ссутулится,
Старый пес мой давно издох.
На московских изогнутых улицах
Умереть, знать, судил мне бог.
1922
Yes! It’s settled! Now and for ever
I have left my dear old plain.
And the winged leaves of poplars will never
Ring and rustle above me again.
Our house will sag in my absence,
And my dog died a long time ago.
Me, I’m fated to die with compassions
In the crooked streets of Moscow, I know.
I admire this city of elm-trees
With decrepit buildings and homes.
Golden somnolent Asian entities
Are reposing on temple domes.
When the moonlight at night, dissipated,
Shines… like hell in the dark sky of blue!
I walk down the alley, dejected,
To the pub for a drink, maybe, two.
It’s a sinister den, harsh and roaring,
But in spite of it, all through the night
I read poems for girls that go whoring
And carouse with thieves with delight.
Now I speak but my words are quite pointless,
And the beat of my heart is fast:
“Just like you, I am totally worthless,
And I cannot re-enter the past”.
Our house will sag in my absence.
And my dog died a long time ago.
Me, I’m fated to die with compassions
In the crooked streets of Moscow, I know.
1922
* * *
***
Пой же, пой. На проклятой гитаре
Пальцы пляшут твои в полукруг.
Захлебнуться бы в этом угаре,
Мой последний, единственный друг.
Не гляди на ее запястья
И с плечей ее льющийся шелк.
Я искал в этой женщине счастья,
А нечаянно гибель нашел.
Я не знал, что любовь - зараза,
Я не знал, что любовь - чума.
Подошла и прищуренным глазом
Хулигана свела с ума.
Пой, мой друг. Навевай мне снова
Нашу прежнюю буйную рань.
Пусть целует она другова,
Молодая красивая дрянь.
Ах постой. Я ее не ругаю.
Ах, постой. Я ее не кляну.
Дай тебе про себя я сыграю
Под басовую эту струну.
Льется дней моих розовый купол.
В сердце снов золотых сума.
Много девушек я перещупал,
Много женщин в углах прижимал.
Да! есть горькая правда земли,
Подсмотрел я ребяческим оком:
Лижут в очередь кобели
Истекающую суку соком.
Так чего ж мне ее ревновать.
Так чего ж мне болеть такому.
Наша жизнь - простыня да кровать.
Наша жизнь - поцелуй да в омут.
Пой же, пой! В роковом размахе
Этих рук роковая беда.
Только знаешь, пошли их ...
Не умру я, мой друг, никогда.
1922
Sing, old man, to the bloody guitar, and
Let your fingers show natural bent.
I would choke in this drunken enchantment
You’re my last and my only friend.
Don’t you look at her wrist and the blooming
Silky shawl hanging down her head.
I was looking for joy in this woman
But I found perdition instead.
I did not know that love was infection,
I did not know that love was a plague.
She just came and feigning affection
Drove the rowdy mad, no mistake.
Sing and let me remember, brother,
Our fidgety youthful whirl.
Let her kiss, pet and fondle another,
Ah, this beautiful wicked girl!
No, no, wait. I don’t blame her or bully.
No, no, wait. I don’t damn or disgrace.
Let me sing now about yours truly
To the sound of this string of base.
Rosy vault of my days is streaming.
I’ve got plenty of golden dreams.
I have petted so many young women,
Touched and squeezed them, governed by whims.
Yes! There is bitter truth of the world
When a child I caught sight of that truth:
Troops of hounds, excited and wild,
Taking turns lick a bitch all in juice.
Why be jealous of her? I don’t get.
Being sick would be mere pretext.
Our life is just bed-sheet and bed.
Our life is a kiss and a vortex.
Sing, old man! In the fateful sphere
Of these hands is a fated end.
Tell them all to f… out of here.
I will never be dead, my friend.
1922
* * *
***
Пускай ты выпита другим,
Но мне осталось, мне осталось
Твоих волос стеклянный дым
И глаз осенняя усталость.
О возраст осени! Он мне
Дороже юности и лета.
Ты стала нравиться вдвойне
Воображению поэта.
Я сердцем никогда не лгу,
И потому на голос чванства
Бестрепетно сказать могу,
Что я прощаюсь с хулиганством.
Пора расстаться с озорной
И непокорною отвагой.
Уж сердце напилось иной,
Кровь отрезвляющею брагой.
И мне в окошко постучал
Сентябрь багряной веткой ивы,
Чтоб я готов был и встречал
Его приход неприхотливый.
Теперь со многим я мирюсь
Без принужденья, без утраты.
Иною кажется мне Русь,
Иными - кладбища и хаты.
Прозрачно я смотрю вокруг
И вижу, там ли, здесь ли, где-то ль,
Что ты одна, сестра и друг,
Могла быть спутницей поэта.
Что я одной тебе бы мог,
Воспитываясь в постоянстве,
Пропеть о сумерках дорог
И уходящем хулиганстве.
1923
You have been used by someone else
But there is something good at bottom:
Your glassy hair casting spells,
Your weary eyes tired out in autumn.
The autumn age! Well, for my part,
I like it more than youth, I know it,
You’re now much better to the heart
And fascination of a poet.
I never tell a lie at heart,
And to the call of ostentation
I’ll say without hesitation:
Farewell to squabble, booze and that.
It’s time to stop this rugged trick,
I’ve been so stubborn. That’s the limit!
My heart has had a kind of drink
That sobers up the blood and spirit.
September knocks upon my pane
With willow branches showing crimson,
I have to be prepared again
For the arrival of the season.
I now put up with many things,
Without loss, or stress or bounds.
My Russian land has changed, it seems,
So are the houses ‘nd burial grounds.
I look around, seeing through,
And here and there and everywhere
The only one for whom I care,
Are you, my friend, and sister, too.
You are the only one whom I,
Perfecting drawbacks of a sinner,
Will sing about roads, - oh my!-
The parting life of misdemeanour.
1923
*** ***
Дорогая, сядем рядом,
Поглядим в глаза друг другу.
Я хочу под кротким взглядом
Слушать чувственную вьюгу.
Это золото осеннее,
Эта прядь волос белесых -
Все явилось, как спасенье
Беспокойного повесы.
Я давно мой край оставил,
Где цветут луга и чащи.
В городской и горькой славе
Я хотел прожить пропащим.
Я хотел, чтоб сердце глуше
Вспоминало сад и лето,
Где под музыку лягушек
Я растил себя поэтом.
Там теперь такая ж осень...
Клен и липы в окна комнат,
Ветки лапами забросив,
Ищут тех, которых помнят.
Их давно уж нет на свете.
Месяц на простом погосте
На крестах лучами метит,
Что и мы придем к ним в гости,
Что и мы, отжив тревоги,
Перейдем под эти кущи.
Все волнистые дороги
Только радость льют живущим.
Дорогая, сядь же рядом,
Поглядим в глаза друг другу.
Я хочу под кротким взглядом
Слушать чувственную вьюгу.
1923
Let"s sit down here, my dearest,
Look and see how much I care.
I will listen to the tempest
Under your submissive stare.
All this golden vegetation
And this fair lock of hair,-
They have come just like salvation
Of the loafer free of care.
Long ago I left my village
With the blooming fields and thicket,
Tempted by the city image
And the life of fame, so wicked.
So I buried in oblivion
Orchard, summer I enjoyed
Where I, to the frogs" singing,
Raised myself to be a poet.
Autumn with the golden branches...
Maple, lime-trees, taking pleasure,
Stick their twigs inside, like clutches,
Searching for someone they treasure.
They are gone, our dear losses,
In the homely yard the crescent
Marks with beams of light on crosses
That we"ll join them in the basement.
Going trough the troubles wholly
We shall go like this to welkin.
All the winding roads are only
For the living beings welcome.
Come, sit down here , my dearest,
Let me look into your face.
I will listen to the tempest
Under your submissive gaze.
1923
* * *
***
Заметался пожар голубой,
Позабылись родимые дали.
В первый раз я запел про любовь,
В первый раз отрекаюсь скандалить.
Был я весь – как запущенный сад,
Был на женщин и зелие падкий.
Разонравилось пить и плясать
И терять свою жизнь без оглядки.
Мне бы только смотреть на тебя,
Видеть глаз злато-карий омут,
И чтоб, прошлое не любя,
Ты уйти не смогла к другому.
Поступь нежная, легкий стан,
Если б знала ты сердцем упорным,
Как умеет любить хулиган,
Как умеет он быть покорным.
Я б навеки забыл кабаки
И стихи бы писать забросил,
Только б тонко касаться руки
И волос твоих цветом в осень.
Я б навеки пошел за тобой
Хоть в свои, хоть в чужие дали...
В первый раз я запел про любовь,
В первый раз отрекаюсь скандалить.
1923
Azure space is aflame up above,
I’ve forgotten my home destination...
For the first time I’m singing of love,
For the first time I give up contention.
I was all like a desolate grove
Loving women and heavily drinking.
I don’t drink any more and don’t love
Like I did, living fast and unthinking.
All I want is to look at the vast
Of your gold-brown eyes, and, - oh, bother! –
How I wish that, disliking your past,
You would not like to go to another!
Gentle step, graceful waist that you have!
Oh if only you wer’ able to tumble
How a bully can really love,
And how he can be timid and humble!
All those pubs I would never attend,
And my poems would all be forgotten,
If you let me take hold of your hand
And your hair, the colour of autumn.
I would follow you ever, my dove,
Be it distant or close destination…
For the first time I’m singing of love,
For the first time I give up contention.
1923
* * *
* * *
Мне грустно на тебя смотреть,
Какая боль, какая жалость!
Знать, только ивовая медь
Нам в сентябре с тобой осталась.
Чужие губы разнесли
Твое тепло и трепет тела.
Как будто дождик моросит
С души, немного омертвелой.
Ну что ж! Я не боюсь его.
Иная радость мне открылась.
Ведь не осталось ничего,
Как только желтый тлен и сырость.
Ведь и себя я не сберег
Для тихой жизни, для улыбок.
Так мало пройдено дорог,
Так много сделано ошибок.
Смешная жизнь, смешной разлад.
Так было и так будет после.
Как кладбище, усеян сад
В берез изглоданные кости.
Вот так же отцветем и мы
И отшумим, как гости сада...
Коль нет цветов среди зимы,
Так и грустить о них не надо.
1923
It’s sad to look at you, my love,
And it’s so painful to remember!
It seems, the only thing we have
Is tint of willow in September.
Somebody’s lips have outworn
Your warmth and body trepidation,
As if the rain was drizzling down
The soul, that stiffened in congestion.
Well, let it be! I do not dread.
I have some other joyous gala.
There’s nothing left for me except
For brown dust and grizzly colour.
I’ve been unable, to my rue,
To save myself, for smiles or any.
The roads that have been walked are few
Mistakes that have been made are many.
With funny life and funny split
So it has been and will be ever.
The grove with birch-tree bones in it
Is like a graveyard, well I never!
Likewise, we’ll go to our doom
And fade, like callers of the garden.
In winter flowers never bloom,
And so we shouldn’t grieve about them.
1923
* * *
* * *
Эта улица мне знакома,
И знаком этот низенький дом.
Проводов голубая солома
Опрокинулась над окном.
Были годы тяжелых бедствий,
Годы буйных, безумных сил.
Вспомнил я деревенское детство,
Вспомнил я деревенскую синь.
Не искал я ни славы, ни покоя,
Я с тщетой этой славы знаком.
А сейчас, как глаза закрою,
Вижу только родительский дом.
Вижу сад в голубых накрапах,
Тихо август прилег ко плетню.
Держат липы в зеленых лапах
Птичий гомон и щебетню.
Я любил этот дом деревянный,
В бревнах теплилась грозная мощь,
Наша печь как-то дико и странно
Завывала в дождливую ночь.
Голос громкий и всхлипень зычный,
Как о ком-то погибшем, живом.
Что он видел, верблюд кирпичный,
В завывании дождевом?
Видно, видел он дальние страны,
Сон другой и цветущей поры,
Золотые пески Афганистана
И стеклянную хмарь Бухары.
Ах, и я эти страны знаю -
Сам немалый прошел там путь.
Только ближе к родимому краю
Мне б хотелось теперь повернуть.
Но угасла та нежная дрема,
Все истлело в дыму голубом.
Мир тебе - полевая солома,
Мир тебе - деревянный дом!
1923
Both this street and this little house
Have been long so familiar to me.
Up the window the blue straws of wires
Are weighed down as they once used to be.
There’ve been years of austere contingency
Years of vehement endeavours, too.
I remember my village, my infancy
And the countryside heaven of blue.
I did not search for fame and complacence
For I know all the price of reward.
As I sleep now I fancy the presence
Of my near and dear abode.
There’s the garden in livid speckles,
August sleeps on the railing lines.
Chirping birds fly around in circles
And repose in the clutches of limes.
I was fond of this wooden house,
Logs had menacing heated might,
Our stove would let out strange howls
As we tended the fire at night.
It was wailing loud like funnel
As if mourning and suffering pain.
What on earth did he see, mason’s camel,
In the pouring and howling rain?
Well, it probably saw distant bounds
And the dream of a blooming phase,
Like Afghanistan’s sandy grounds
And Bukhara’s translucent haze.
Well, I know very well those locations
I’ve been there as a travelling man.
Now I want to select destinations
But as close to my home as I can.
.
Golden slumbers have now faded out,
All has vanished in haze like foam.
Peace to you, grasses scattered about,
Peace to you, wooden parents’ home!
1923
ПИСЬМО К МАТЕРИ
A LETTER TO MOTHER
Ты жива еще, моя старушка?
Жив и я. Привет тебе, привет!
Пусть струится над твоей избушкой
Тот вечерний несказанный свет.
Пишут мне, что ты, тая тревогу,
Загрустила шибко обо мне,
Что ты часто ходишь на дорогу
В старомодном ветхом шушуне.
И тебе в вечернем синем мраке
Часто видится одно и то ж:
Будто кто-то мне в кабацкой драке
Саданул под сердце финский нож.
Ничего, родная! Успокойся.
Это только тягостная бредь.
Не такой уж горький я пропойца,
Чтоб, тебя не видя, умереть.
Я по-прежнему такой же нежный
И мечтаю только лишь о том,
Чтоб скорее от тоски мятежной
Воротиться в низенький наш дом.
Я вернусь, когда раскинет ветви
По-весеннему наш белый сад.
Только ты меня уж на рассвете
Не буди, как восемь лет назад.
Не буди того, что отмечталось,
Не волнуй того, что не сбылось, -
Слишком раннюю утрату и усталость
Испытать мне в жизни привелось.
И молиться не учи меня. Не надо!
К старому возврата больше нет.
Ты одна мне помощь и отрада,
Ты одна мне несказанный свет.
Так забудь же про свою тревогу,
Не грусти так шибко обо мне.
Не ходи так часто на дорогу
В старомодном ветхом шушуне.
1924
Are you still alive, my dear granny?
I am alive as well. Hello! Hello!
May there always be above you, honey,
The amazing stream of evening glow.
I’ve been told that hiding your disquiet,
Worrying about me a lot,
You go out to the roadside every night,
Wearing your shabby overcoat.
In the evening darkness, very often,
You conceive the same old scene of blood:
Kind of in a tavern fight some ruffian
Plunged a Finnish knife into my heart.
Now calm down, mom! And don’t be dreary!
It’s a painful fiction through and through.
I’m not so bad a drunkard, really,
As to die without seeing you.
I‘m your tender son as ever, dear,
And the only thing I dream of now
Is to leave this dismal boredom here
And return to our little house. And how!
I’ll return in spring without warning
When the garden blossoms, white as snow.
Please don’t wake me early in the morning,
As you did before, eight years ago.
Don’t disturb my dreams that now have flown,
Don’t perturb my vain and futile strife
For it’s much too early that I’ve known
Heavy loss and weariness in life.
Please don’t teach me how to say my prayers!
There is no way back to what is gone.
You’re my only joy, support and praise
And my only flare shining on.
Please forget about your pain and fear,
and don’t worry over me a lot
Don’t go out to the roadside, dear,
Wearing your shabby overcoat.
1924
*** ***
Отговорила роща золотая
Березовым, веселым языком,
И журавли, печально пролетая,
Уж не жалеют больше ни о ком.
Кого жалеть? Ведь каждый в мире странник -
Пройдет, зайдет и вновь оставит дом.
О всех ушедших грезит конопляник
С широким месяцем над голубым прудом.
Стою один среди равнины голой,
А журавлей относит ветер в даль,
Я полон дум о юности веселой,
Но ничего в прошедшем мне не жаль.
Не жаль мне лет, растраченных напрасно,
Не жаль души сиреневую цветь.
В саду горит костер рябины красной,
Но никого не может он согреть.
Не обгорят рябиновые кисти,
От желтизны не пропадет трава,
Как дерево роняет тихо листья,
Так я роняю грустные слова.
И если время, ветром разметая,
Сгребет их все в один ненужный ком...
Скажите так... что роща золотая
Отговорила милым языком.
1924
The golden birch-tree grove has fallen silent
Its merry chatter having stopped afore,
The cranes up there flying over, sullen,
Have nobody to pity any more.
Whom should they pity? Each is just a trotter.
One comes and goes and leaves for good again.
The moon and hempen bush above the water
Remember all those perished, filled with pain.
I’m standing on the plain all on my own,
The cranes, the wind is taking them away,
I think about my boyhood which has flown,
And I do not regret my bygones anyway.
I don’t regret the days that I discarded,
I don’t feel sorry for the lilac of my soul.
The purple rowan burning in the garden
Can’t warm and comfort anyone at all.
The rowan will maintain its coloration.
The grass exposed to heat will not decease,
I drop my words of sorrow and vexation
The way a tree drops quietly its leaves.
And if some day the wind of time intended
To rake them all up in a useless roll…
You ought to say: the golden grove has ended
Its lovely chatter in the prime of fall.
1924
* * *
***
Этой грусти теперь не рассыпать
Звонким смехом далеких лет.
Отцвела моя белая липа,
Отзвенел соловьиный рассвет.
Для меня было все тогда новым,
Много в сердце теснилось чувств,
А теперь даже нежное слово
Горьким плодом срывается с уст.
И знакомые взору просторы
Уж не так под луной хороши.
Буераки... пеньки... косогоры
Обпечалили русскую ширь.
Нездоровое, хилое, низкое,
Водянистая, серая гладь.
Это все мне родное и близкое,
От чего так легко зарыдать.
Покосившаяся избенка,
Плач овцы, и вдали на ветру
Машет тощим хвостом лошаденка,
Заглядевшись в неласковый пруд.
Это все, что зовем мы родиной,
Это все, отчего на ней
Пьют и плачут в одно с непогодиной,
Дожидаясь улыбчивых дней.
Потому никому не рассыпать
Эту грусть смехом ранних лет.
Отцвела моя белая липа,
Отзвенел соловьиный рассвет.
1924
Now my grief won’t be spilt by the ringing,
Happy laugh of the bygone last.
Lime-tree blossom is fading and dimming
And the nightingale dawns have passed.
All was new to me then, and emotions
Filled my heart to the brim, so good.
Whereas now every word, kind and cautious,
Tastes as bad as a bitter fruit.
The familiar expanses of valleys
Aren’t as nice as they were before.
Ditches, slopes, stumps and all sorts of gullies
Have disheartened my land evermore.
All is wretched, decrepit and drear,
Pond of grey is so hard on the eye…
Yet to me all is near and dear,
Sorry vision that makes me cry.
There’s a little ramshackle house,
I can hear the bleat of a sheep,
And a horse put out to browse
Waves its tail by the pond, so deep.
This is Motherland, homeland of ours,
And it makes us sad in a way,
Here we cry, along with the showers,
In the hope for a cheerful day.
Thus my grief can’t be spilt by the ringing
Happy laugh of the bygone last.
Lime-tree blossom is fading and dimming,
And the nightingale dawns have passed.
1924
* * *
***
Мы теперь уходим понемногу
В ту страну, где тишь и благодать.
Может быть, и скоро мне в дорогу
Бренные пожитки собирать.
Милые березовые чащи!
Ты, земля! И вы, равнин пески!
Перед этим сонмом уходящих
Я не в силах скрыть моей тоски.
Слишком я любил на этом свете
Все, что душу облекает в плоть.
Мир осинам, что, раскинув ветви,
Загляделись в розовую водь.
Много дум я в тишине продумал,
Много песен про себя сложил,
И на этой на земле угрюмой
Счастлив тем, что я дышал и жил.
Счастлив тем, что целовал я женщин,
Мял цветы, валялся на траве
И зверье, как братьев наших меньших,
Никогда не бил по голове.
Знаю я, что не цветут там чащи,
Не звенит лебяжьей шеей рожь.
Оттого пред сонмом уходящих
Я всегда испытываю дрожь.
Знаю я, что в той стране не будет
Этих нив, златящихся во мгле.
Оттого и дороги мне люди,
Что живут со мною на земле.
1924
We’ll depart this world for ever, surely,
To repose in peace and quite. Oh, my Lord!
Maybe, I shall also have to duly
Pack my things preparing for the road.
Oh, my birch-tree woods! Amazing pictures!
Oh, my dear land! My sandy plains!
In the face of crowds of mortal creatures
I’m unable to conceal my pains.
I’ve been filled with love and admiration
For the things embodying the soul.
Peace to aspens, lost in contemplation,
Spreading branches, staring at the shoal.
I have thought in silence days and hours,
I have written songs. And I don’t grieve.
I am happy in this gloomy world of ours
To have had a chance to breathe and live.
I am happy, I have kissed a woman,
I have slept in grass and flower-bed,
And I never, like a decent human,
Hit a dog or kitten in the head.
The unknown land! No blooming pictures!
No amazing fields of wheat, so fine!
Thus before the crowds of mortal creatures
I have always shivers down the spine.
In that land, I know, there won’t be any
Fields of wheat that shine like gold at night
That’s the reason why I love those many
Living with me in this country-side.
1924
Письмо к женщине
A Letter to the Woman
Вы помните,
Вы все, конечно, помните,
Как я стоял,
Приблизившись к стене,
Взволнованно ходили вы по комнате
И что-то резкое
В лицо бросали мне.
Вы говорили:
Нам пора расстаться,
Что вас измучила
Моя шальная жизнь,
Что вам пора за дело приниматься,
А мой удел -
Катиться дальше, вниз.
Любимая!
Меня вы не любили.
Не знали вы, что в сонмище людском
Я был, как лошадь, загнанная в мыле,
Пришпоренная смелым ездоком.
Не знали вы,
Что я в сплошном дыму,
В развороченном бурей быте
С того и мучаюсь, что не пойму -
Куда несет нас рок событий.
Лицом к лицу
Лица не увидать.
Большое видится на расстоянье.
Когда кипит морская гладь,
Корабль в плачевном состоянье.
Земля - корабль!
Но кто-то вдруг
За новой жизнью, новой славой
В прямую гущу бурь и вьюг
Ее направил величаво.
Ну кто ж из нас
На палубе большой
Не падал, не блевал и не ругался?
Их мало, с опытной душой,
Кто крепким в качке оставался.
Тогда и я
Под дикий шум,
Но зрело знающий работу,
Спустился в корабельный трюм,
Чтоб не смотреть людскую рвоту.
Тот трюм был -
Русским кабаком.
И я склонился над стаканом,
Чтоб, не страдая ни о ком,
Себя сгубить в угаре пьяном.
Любимая!
Я мучил вас,
У вас была тоска в глазах усталых:
Что я пред вами напоказ
Себя растрачивал в скандалах.
Но вы не знали,
Что в сплошном дыму,
В развороченном бурей быте
С того и мучаюсь,
Что не пойму,
Куда несет нас рок событий...
………………………………
Теперь года прошли,
Я в возрасте ином.
И чувствую и мыслю по-иному.
И говорю за праздничным вином:
Хвала и слава рулевому!
Сегодня я
В ударе нежных чувств.
Я вспомнил вашу грустную усталость.
И вот теперь Я сообщить вам мчусь,
каков я был
И что со мною сталось!
Любимая!
Сказать приятно мне:
Я избежал паденья с кручи.
Теперь в Советской стороне
Я самый яростный попутчик.
Я стал не тем,
Кем был тогда.
Не мучил бы я вас,
Как это было раньше.
За знамя вольности и светлого труда
Готов идти хоть до Ла-Манша.
Простите мне...
Я знаю: вы не та -
Живете вы
С серьезным, умным мужем;
Что не нужна вам наша маета,
И сам я вам
Ни капельки не нужен.
Живите так,
Как вас ведет звезда,
Под кущей обновленной сени.
С приветствием,
Вас помнящий всегда
Знакомый ваш
С е р г е й Е с е н и н.
1924
Yes, you remember,
You certainly remember
The way I listened
Standing at the wall
As you walked to and fro about the chamber
Reproving me
With bitter words and all.
You said
That it was time we’d parted,
And that my reckless life,
For you, was an ordeal,
And it was time a new life you had started
While I was fated
To go rolling downhill.
My love!
You didn’t care for me, no doubt.
You weren’t aware of the fact that I
Was like a ruined horse, amidst the crowd,
Spurred by a dashing rider, flashing by.
You didn’t know
That I was all a-smoke,
And in my life, turned wholly upside-down ,
I was in misery, downhearted, broke,
Because I didn’t see which way we were bound.
When face to face
We cannot see the face.
We should step back for better observation.
For when the ocean boils and wails
The ship is in a sorry situation.
The world is but a ship!
But all at once,
Someone, in search of better life and glory,
Has turned it, gracefully, taking his chance,
Into the hub of storm and flurry.
Well, which of us
On board a mighty boat
Has never brawled nor barfed nor fallen down?
There are not many of them that will not
Despair when they’re about to drown.
Me, too,
To loud hue and cry,
But knowing well what I was doing
Went down to the hold where I
Might keep away from scenes of spewing.
“Hold” was a Russian pub
Where I
Drank, listening to the loud bicker,
I tried to stop my worries by
Just drowning myself in liquor.
My love!
I worried you, oh my!
Your tired eyes revealed dejection,
I didn’t hide from you that I
Had spent my life in altercation.
You didn’t know
That I was all a-smoke,
And in my life, turned wholly upside-down,
I was in misery, downhearted, broke,
Because I didn’t see
Which way we were bound.
………………………………
Now many years have passed,
I’m not so young today.
I do not feel the same, and I have new ideas,
And here at festive table I will say:
Long live the one who’s at the steers!
Today I,
Seized by tender feelings so,
Recall your wistfulness, and I am happy
To tell you straight, for you to know,
About what I was
And what has happened!
My love,
I’m glad to tell you that
I have escaped a bad descent, an’
Today I’m in the Soviet land
A staunch supporter and defender.
I’m not the man
I used to be.
I wouldn’t hurt you now
The way I did. So silly!
And I would follow Labour, feeling free,
As far as English Channel, really.
Forgive me please,
I know that you have changed.
You live with an intelligent,
Good husband;
You don’t need all this fuss and all this pledge,
And you don’t need me either, such a hazard.
Live as you do
Lead by your lucky star
Under the tent of fern, if there’s any.
My best regards,
You’re always on my mind, you are,
Yours, faithfully,
S e r g e y Y e s e n i n.
1924
* * * * * *
Клен ты мой опавший, клен заледенелый,
Что стоишь нагнувшись под метелью белой?
Или что увидел? Или что услышал?
Словно за деревню погулять ты вышел.
И, как пьяный сторож, выйдя на дорогу,
Утонул в сугробе, приморозил ногу.
Ах, и сам я нынче чтой-то стал нестойкий,
Не дойду до дома с дружеской попойки.
Там вон встретил вербу, там сосну приметил,
Распевал им песни под метель о лете.
Сам себе казался я таким же кленом,
Только не опавшим, а вовсю зеленым.
И, утратив скромность, одуревши в доску,
Как жену чужую, обнимал березку.
1925
Oh my dear maple, frozen stiff and bare,
Why do you stand bending in the blizzard there?
Have you seen a vision? Have you heard a babble?
Just like you are out for an idle ramble.
Like a tipsy warden, walking on the roadside,
You have stuck in snowdrift, hit by burning frost-bite.
I myself quite often lose my whereabouts,
Cannot find my house after drinking bouts.
Now I see a willow, now some other trees, and
Sing them songs about summer in a blizzard.
I would think myself to be a sort of maple,
Not a bare maple - verdant as in April.
And forgetting virtue, drunk as drowned mouse,
I would hug a birch-tree like somebody’s spouse.
1925
* * *
* * *
Не криви улыбку, руки теребя,
Я люблю другую, только не тебя.
Ты сама ведь знаешь, знаешь хорошо -
Не тебя я вижу, не к тебе пришел.
Проходил я мимо, сердцу все равно -
Просто захотелось заглянуть в окно.
Октябрь 1925
Don’t you force a smile, girl, tensely, like you do,
The one I’m in love with isn’t really you.
I suppose you know it, and you know it well,
I’m not here to see you but another girl.
I was passing by, and, well, I didn’t care, -
I saw you and wanted just to stop and stare.
October 1925
* * *
***
Синий туман. Снеговое раздолье,
Тонкий лимонный лунный свет.
Сердцу приятно с тихою болью
Что-нибудь вспомнить из ранних лет.
Снег у крыльца как песок зыбучий.
Вот при такой же луне без слов,
Шапку из кошки на лоб нахлобучив,
Тайно покинул я отчий дров.
Снова вернулся я в край родимый.
Кто меня помнит? Кто позабыл?
Грустно стою я, как странник гонимый, -
Старый хозяин своей избы.
Молча я комкаю новую шапку,
Не по душе мне соболий мех.
Вспомнил я дедушку, вспомнил я бабку,
Вспомнил кладбищенский рыхлый снег.
Все успокоились, все там будем,
Как в этой жизни радей не радей, -
Вот почему так тянусь я к людям,
Вот почему так люблю людей.
Вот отчего я чуть-чуть не заплакал
И, улыбаясь, душой погас, -
Эту избу на крыльце с собакой
Словно я вижу в последний раз.
1925
Blue is the fog, the expanse is snow-bound,
Fine is the beam of the moon that shines.
Isn’t it nice to be sitting around,
Thinking about the bygone times?!
Down by the porch is the snow thawing out.
Just like to-night, by the moonlight, alone,
Putting my cap on, the wrong way about,
I ran away, on the sly, from my home.
Now I am back in my land, oh so dear,
Some have forgotten me? Others have not?
Just like a man in disgrace I am here
Outside my house with a garden plot.
Squeezing my fur cap, a dismal newcomer,
Somehow I don’t like this sable at all.
Now I remember my granddad and grandma,
Friable snow in the graveyard and all.
All had calmed down , for ‘we all would be there’,
And no use to try to put back the clock.
That is the reason so much I care
So much I love them, my country folk.
I nearly burst out crying. I pondered.
And , forcing a smile, I stood in a fog,
Was it the very last time, I wondered
That I saw this house, this porch, and this dog?
1925
* * *
***
Снежная равнина, белая луна,
Саваном покрыта наша сторона.
И березы в белом плачут по лесам.
Кто погиб здесь? Умер? Уж не я ли сам?
<1925>
Snow-clad is the plain, and the moon is white
Covered with a shroud is my country side.
Birches dressed in white are crying, as I see.
Who is dead, I wonder? Is it really me?
1925
***
Плачет метель, как цыганская скрипка.
Милая девушка, злая улыбка,
Я ль не робею от синего взгляда?
Много мне нужно и много не надо.
Так мы далеки и так не схожи -
Ты молодая, а я все прожил.
Юношам счастье, а мне лишь память
Снежною ночью в лихую замять.
Я не заласкан - буря мне скрипка.
Сердце метелит твоя улыбка.
<1925>
The snowstorm is crying like a Romany violin.
Sweet is the girl. She is wicked when smiling.
Her eyes, oh so blue, don’t they give me a scare?
I need quite a lot, and I don’t really care.
We’re so much alike and so much contrasted,-
You’re young. I am old. And my life has all rusted.
The young ones are happy while I am all wizened
Recalling the past, in this terrible blizzard.
I’m not mollycoddled. The storm is my violin.
My heart is snow-clad when I see you smiling.
1925
* * *
***
Снежная замять дробится и колется,
Сверху озябшая светит луна.
Снова я вижу родную околицу,
Через метель огонек у окна.
Все мы бездомники, много ли нужно нам.
То, что далось мне, про то и пою.
Вот я опять за родительским ужином,
Снова я вижу старушку мою.
Смотрит, а очи слезятся, слезятся,
Тихо, безмолвно, как будто без мук.
Хочет за чайную чашку взяться -
Чайная чашка скользит из рук.
Милая, добрая, старая, нежная,
С думами грустными ты не дружись,
Слушай - под эту гармонику снежную
Я расскажу про свою тебе жизнь.
Много я видел, и много я странствовал,
Много любил я и мното страдал,
И оттого хулиганил и пьянствовал,
Что лучше тебя никого не видал.
Вот и опять у лежанки я греюсь,
Сбросил ботинки, пиджак свой раздел.
Снова я ожил и снова надеюсь
Так же, как в детстве, на лучший удел.
А за окном под метельные всхлипы,
В диком и шумном метельном чаду,
Кажется мне - осыпаются липы,
Белые липы в нашем саду.
1925
Snowdrift, piled up, is now brittle and callous,
Cold is the moon that shines from the height.
Now I am back at my dear old house,
And through the blizzard I see the light.
Well, we are homeless but we do not suffer.
I laud what I’ve got, without complain.
Here I am back at my home having supper,
Happy to see my old mother again.
She looks, and I see that her eyes are in tears,
Silently crying, as if all was right.
Then, as she touches the cup, it appears
Stubborn, about to slip and slide.
Dear old mommy, my best and my tenderest,
Get grievous reflection out of your head.
Listen to me, to the song of the tempest
I’ll tell you about my life instead.
Much have I seen and much have I travelled,
Much have I loved, and suffered, too.
I have caroused, stirred up trouble and revelled,
And haven’t seen anyone as worthy as you.
Now having slipped off my shoes and my jacket,
Warming myself by the bedside again,
I have revived and, like in my childhood,
I wish for good luck, and I hope not vain.
Meanwhile the blizzard is gasping and sobbing
Whirling in clouds of snow through the night.
And I imagine, the leaves are a-falling
Those of the lime-trees that grow outside.
1925
* * * ***
Я помню, любимая, помню
Сиянье твоих волос.
Не радостно и не легко мне
Покинуть тебя привелось.
Я помню осенние ночи,
Березовый шорох теней,
Пусть дни тогда были короче,
Луна нам светила длинней.
Я помню, ты мне говорила:
"Пройдут голубые года,
И ты позабудешь, мой милый,
С другою меня навсегда".
Сегодня цветущая липа
Напомнила чувствам опять,
Как нежно тогда я сыпал
Цветы на кудрявую прядь.
И сердце, остыть не готовясь,
И грустно другую любя.
Как будто любимую повесть,
С другой вспоминает тебя.
1925
I haven’t forgotten you, dearie,
The shine of your hair and all.
It wasn’t so easy and cheery
To leave you, as I recall.
I haven’t forgotten the autumn,
The rustle of birches, the night;
And though the days were shorter
The moonlight was long and bright.
You whispered these words in my ear:
“The years and the dreams will be gone,
You’ll go with another, my dear,
And leave me all on my own”.
That lime standing there, in flower,
Reminds my emotion anew
The way I would tenderly shower
Those beautiful flowers on you.
My heart will be warm, sad and sorry,
In love, remembering well
You, friend, as a fanciful story
Of love with another girl.
1925
* * *
***
Листья падают, листья падают.
Стонет ветер,
Протяжен и глух.
Кто же сердце порадует?
Кто его успокоит, мой друг?
С отягченными веками
Я смотрю и смотрю на луну.
Вот опять петухи кукарекнули
В обосененную тишину.
Предрассветное. Синее. Раннее.
И летающих звезд благодать.
Загадать бы какое желание,
Да не знаю, чего пожелать.
Что желать под житейскою ношею,
Проклиная удел свой и дом?
Я хотел бы теперь хорошую
Видеть девушку под окном.
Чтоб с глазами она васильковыми
Только мне -
Не кому-нибудь -
И словами и чувствами новыми
Успокоила сердце и грудь.
Чтоб под этою белою лунностью,
Принимая счастливый удел,
Я над песней не таял, не млел
И с чужою веселою юностью
О своей никогда не жалел.
Август 1925
Leaves are falling here and yonder.
And the wind is
Drawling and low.
Who will gladden my heart I wonder?
Who will soothe it, my friend, do you know?
I’m staring at the moon, and I’m trying
Not to sleep keeping drowse away.
There again the rosters are crying
At the break of the autumn day.
Early hours of dawn, blue as ever…
Blissful joy of the flying stars…
I could now make wishes. However,
I don’t know what to wish, alas!
What is there to wish for, I wonder,
Cursing home and my fate and all?
What I want is to see over yonder,
By my window, a beautiful girl.
I should like her,
as an exception,
To convey that she needs me sole,
And I want her, with words of affection,
To console my heart and my soul.
So that I, accepting my lessons,
On this wonderful moonlit night
Might not melt and faint from delight
And with jubilant adolescence
Might be pleased with my youth all right.
August 1925
* * *
***
Гори, звезда моя, не падай.
Роняй холодные лучи.
Ведь за кладбищенской оградой
Живое сердце не стучит.
Ты светишь августом и рожью
И наполняешь тишь полей
Такой рыдалистою дрожью
Неотлетевших журавлей.
И, голову вздымая выше,
Не то за рощей - за холмом
Я снова чью-то песню слышу
Про отчий край и отчий дом.
И золотеющая осень,
В березах убавляя сок,
За всех, кого любил и бросил,
Листвою плачет на песок.
Я знаю, знаю. Скоро, скоро
Ни по моей, ни чьей вине
Под низким траурным забором
Лежать придется так же мне.
Погаснет ласковое пламя,
И сердце превратится в прах.
Друзья поставят серый камень
С веселой надписью в стихах.
Но, погребальной грусти внемля,
Я для себя сложил бы так:
Любил он родину и землю,
Как любит пьяница кабак.
Август 1925
Don’t fall, my little star, keep shining,
Keep dropping chilly beams of light.
There is no living heart abiding
Up there beyond the grave-yard site.
And from you beam you bring us summer
And fill the fields with rye and hay
And with a thrilling wistful clamour
Of cranes that haven’t flown away.
I raise my head and I can hear
Beyond the wood across the hill
A lovely song about the near
And dear homeland, such a thrill!
The autumn, turning gold, appears
To squeeze the juice from trees and plants;
It’s shedding pensive leaves of tears
For the beloved and loving ones.
I know, I know, the time is near,
Through no one’s fault, with no offence,
I, too, will rest in peace right here
Bneath the mournful little fence.
The tender flame will soon die out,
My heart will turn to dust, for worse,
My fiends will put a stone, no doubt.
With words of merriment, in verse.
But, feeling grief and seeing proper,
I’d put it in the following way:
He loved his homeland like a toper
Adors a bar and a buffet.
August 1925
* * *
* * *
Жизнь - обман с чарующей тоскою,
Оттого так и сильна она,
Что своею грубою рукою
Роковые пишет письмена.
Я всегда, когда глаза закрою,
Говорю: Лишь сердце потревожь,
Жизнь - обман, но и она порою
Украшает радостями ложь.
Обратись лицом к седому небу,
По луне гадая о судьбе,
Успокойся, смертный, и не требуй
Правды той, что не нужна тебе.
Хорошо в черемуховой вьюге
Думать так, что эта жизнь – стезя.
Пусть обманут легкие подруги,
Пусть изменят легкие друзья.
Пусть меня ласкают нежным словом,
Пусть острее бритвы злой язык, -
Я живу давно на все готовым,
Ко всему безжалостно привык.
Холодят мне душу эти выси,
Нет тепла от звездного огня.
Те, кого любил я, отреклися,
Кем я жил - забыли про меня.
Но и все ж, теснимый и гонимый,
Я, смотря с улыбкой на зарю,
На земле, мне близкой и любимой,
Эту жизнь за все благодарю.
Август 1925
Life is tricky with enchanting pathos
That is why it is so powerful, and
It composes its pernicious letters
With its outrageous, rugged hand.
When I close my eyes I tacitly declare:
Touch your heart and you will plainly see,
Life is fraudulent, but here and there
It embellishes deceit with trickery.
Now look up and face the silver heaven,
Read your fortune by the moon and plead,
Just calm down, mortal man, don’t raven
The eternal truth you do not need.
Well, it’s nice to think in spring so crowned,
That this life has been the righteous way.
Let your easy girlfriends get around,
Let the boys delude you and betray.
Let the girls caress me, I’ll abide it,
Let the vicious tongues be sharp and thin, -
I have long been living all provided,
I’ve got mercilessly used to everything.
Highness chills my heart. I’m feeling daunted.
And the stars are cold, unlike they used to be.
Those I used to love are disappointed,
Those I worshiped have forgotten me.
Though I’m ostracised and censured here,
Yet I keep on smiling, not depressed at all…
Living in this world, so near and dear,
I am grateful to my life for all.
August 1925
* * *
***
Снежная замять крутит бойко,
По полю мчится чужая тройка.
Мчится на тройке чужая младость.
Где мое счастье? Где моя радость?
Все укатилось под вихрем бойким
Вот на такой же бешеной тройке.
Октябрь 1925
The snow is whirling lively and strong,
A three horse sleigh is dashing along.
Some young ones are in the sleigh. Oh Boy!
Where is my happiness? Where is my joy?
All has slipped by through the storm in this way, -
Dashing like mad in a three horse sleigh.
October 1925
* * *
***
Вечером синим, вечером лунным
Был я когда-то красивым и юным.
Неудержимо, неповторимо
Все пролетело... далече... мимо...
Сердце остыло, и выцвели очи...
Синее счастье! Лунные ночи!
Октябрь 1925
Blue is the night, and the moon is glancing ,
There was a time, I was young and handsome.
So irretrievable and so persistent
All has gone by…all is past …and distant…
Cold is my heart and so dim is my sight...
Blue is my happiness! Moonlit the night!
October 1925
* * * * * *
Цветы мне говорят - прощай,
Головками склоняясь ниже,
Что я навеки не увижу
Ее лицо и отчий край.
Любимая, ну, что ж! Ну, что ж!
Я видел их и видел землю,
И эту гробовую дрожь
Как ласку новую приемлю.
И потому, что я постиг
Всю жизнь, пройдя с улыбкой мимо, -
Я говорю на каждый миг,
Что все на свете повторимо.
Не все ль равно - придет другой,
Печаль ушедшего не сгложет,
Оставленной и дорогой
Пришедший лучше песню сложит.
И, песне внемля в тишине,
Любимая с другим любимым,
Быть может, вспомнит обо мне
Как о цветке неповторимом.
Октябрь 1925
The flowers say good-bye to me,
They bend their heads and bow low down
Which means that I will never see
Her lovely face and my home town.
Well, that’s the way it is, my love!
I saw them all in habitation,
I take this deathly trepidation
For tender feeling, still alive.
I’ve learnt my life day after day,
I have been living with a smile, and
Thus I invariably say:
In our world all is recurrent.
Well, some one else will come along,
No grief will sooth the past. The new one,
Perchance, will sing a better song
For the beloved forsaken woman.
And listening to the song , maybe,
Caressing her endeared lover,
She’ll probably remember me
As a unique and cherished flower.
October, 1925
* * *
***
Какая ночь! Я не могу.
Не спится мне. Такая лунность.
Еще как будто берегу
В душе утраченную юность.
Подруга охладевших лет,
Не называй игру любовью,
Пусть лучше этот лунный свет
Ко мне струится к изголовью.
Пусть искаженные черты
Он обрисовывает смело, -
Ведь разлюбить не сможешь ты,
Как полюбить ты не сумела.
Любить лишь можно только раз.
Вот оттого ты мне чужая,
Что липы тщетно манят нас,
В сугробы ноги погружая.
Ведь знаю я и знаешь ты,
Что в этот отсвет лунный, синий
На этих липах не цветы -
На этих липах снег да иней.
Что отлюбили мы давно,
Ты не меня, а я - другую,
И нам обоим все равно
Играть в любовь недорогую.
Но все ж ласкай и обнимай
В лукавой страсти поцелуя,
Пусть сердцу вечно снится май
И та, что навсегда люблю я.
30 ноября 1925
Oh, what a night! I cannot sleep.
The sky is moonlit. Well, I never!
It seems that I in my heart I keep
The youth that has been gone for ever.
My friend of frosted bygone years,
Don’t call a game love and affection,
I’d rather have the moonlight rays
Flow down upon my habitation.
And looking down from above
Let it depict my features here, -
You cannot fall out of love
Just like you couldn’t love me, dear.
We only love just once, you know,
So you are alien to me, strangely,
Just like a lime tree, foot in snow,
Is trying to attract us, vainly.
I know it, and you know it, too,-
What we can see at this late hour
Is frost and snow appearing blue
And not the splendour of a flower.
We’we had our love, our time and day
Each having someone to admire,
And now we’re fated anyway
To play affection, love, desire.
Come now, caress me, hold me tight,
Kiss me with hot, pretended fervour,
And may I dream about the light
Of spring and love that lasts forever.
November 30th, 1925
* * * ***
Не гляди на меня с упреком,
Я презренья к тебе не таю,
Но люблю я твой свор с поволокой
И лукавую кротость твою.
Да, ты кажешься мне распростертой,
И, пожалуй, увидеть я рад,
Как лиса, притворившись мертвой,
Ловит воронов и воронят.
Ну, и что же, лови, я не струшу.
Только как бы твой пыл не погас?
На мою охладевшую душу
Натыкались такие не раз.
Не тебя я люблю, дорогая,
Ты лишь отзвук, лишь только тень.
Мне в лице твоем снится другая,
У которой глаза - голубень.
Пусть она и не выглядит кроткой
И, пожалуй, на вид холодна,
Но она величавой походкой
Всколыхнула мне душу до дна.
Вот такую едва ль отуманишь,
И не хочешь пойти, да пойдешь,
Ну, а ты даже в сердце не вранишь
Напоенную ласкою ложь.
Но и все же, тебя презирая,
Я смущенно откроюсь навек:
Если б не было ада и рая,
Их бы выдумал сам человек.
1 декабря 1925
Don’t you look at me so reproachfully.
I do not bear malice to you,
But I like your appearance awfully
And your seeming modesty, too
Yes, you seem to be openhearted,
And I’d rather be glad to see
How a fox pretending departed
Catches crows like you want to catch me.
Try to catch me, I won’t be daunted
Mind, you don’t have your ardour restrained!
Many girls of your kind have haunted
Stumbling over my heart that waned.
It’s not you that I love, my dearie,
You’re only an echo, a shade,
I imagine a different girlie,
Oh so beautiful blue-eyed maid!
Though she isn’t so humble-looking
And appears to be rather cool,
Her majestic manner of walking
Has rekindled the depth of my soul.
She’s a girl that cannot be cheated,
Notwithstanding your will she’ll entice,
Whereas you can’t be possibly fitted
In my heart with embellished lies.
Though I scorn you, yet like a layman
I will shyly and openly say:
If there weren’t any hell and heaven
Man would think something up anyway.
December 1st, 1925
* * * * * *
Ты меня не любишь, не жалеешь,
Разве я немного не красив?
Не смотря в лицо, от страсти млеешь,
Мне на плечи руки опустив.
Молодая, с чувственным оскалом,
Я с тобой не нежен и не груб.
Расскажи мне, скольких ты ласкала?
Сколько рук ты помнишь? Сколько губ?
Знаю я - они прошли, как тени,
Не коснувшись твоего огня,
Многим ты садилась на колени,
А теперь сидишь вот у меня.
Пусть твои полузакрыты очи
И ты думаешь о ком-нибудь другом,
Я ведь сам люблю тебя не очень,
Утопая в дальнем дорогом.
Этот пыл не называй судьбою,
Легкодумна вспыльчивая связь, -
Как случайно встретился с тобою,
Улыбнусь, спокойно разойдясь.
Да и ты пойдешь своей дорогой
Распылять безрадостные дни,
Только нецелованных не трогай,
Только негоревших не мани.
И когда с другим по переулку
Ты пройдешь, болтая про любовь,
Может быть, я выйду на прогулку,
И с тобою встретимся мы вновь.
Отвернув к другому ближе плечи
И немного наклонившись вниз,
Ты мне скажешь тихо: Добрый вечер!
Я отвечу: Добрый вечер, miss.
И ничто души не потревожит,
И ничто ее не бросит в дрожь, -
Кто любил, уж тот любить не может,
Кто сгорел, того не подожжешь.
4 декабря 1925
You don’t love me and don’t feel compassion
Don’t you think that now I look my best?
Though you look aside you’re thrilled with passion
As you put your arms upon my chest.
You are young , so sensitive and zealous,
I am neither bad nor very good to you.
Tell me, did you pet a lot of fellows?
You remember many arms and lips? You do?
They are gone and haven’t touched you any,
Gone like shadows, leaving you aflame.
You have sat upon the laps of many,
You are sitting now on mine, without shame.
Though your eyes are closed, and you are rather
Thinking of some one you really trust,
After all, I do not love you either,
I am lost in thought about my dear past.
Don’t you call this zeal predestination,
Hasty tie is thoughtless and no good,
Like I set up this unplanned connection,
I will smile when leaving you for good.
You will go the pathway of your own
Just to have your days unwisely spent,
Don’t approach the ones not fully grown,
Don’t entice the ones that never burnt.
When you walk with someone down the alley
Chatting merrily about love and all
Maybe, I’ll be out, walking round shyly,
And again, by chance, I’ll meet you, poor soul.
Squaring shoulders, ravishing and winning,
Bending slightly forward, with an air kiss,
You will utter quietly: Good evening!
And I will reply: Good evening, miss.
Nothing will disturb my heart and spirit,
Nothing will perturb me giving pain,-
He who’s been in love will not retrieve it,
He who’s burnt will not be lit again.
December 4th, 1925
* * *
***
Может, поздно, может, слишком рано,
И о чем не думал много лет,
Походить я стал на Дон-Жуана,
Как заправский ветреный поэт.
Что случилось? Что со мною сталось?
Каждый день я у других колен.
Каждый день к себе теряю жалость,
Не смиряясь с горечью измен.
Я всегда хотел, чтоб сердце меньше
Вилось в чувствах нежных и простых,
Что ж ищу в очах я этих женщин -
Легкодумных, лживых и пустых?
Удержи меня, мое презренье,
Я всегда отмечен был тобой.
На душе холодное кипенье
И сирени шелест голубой.
На душе - лимонный свет заката,
И все то же слышно сквозь туман, -
За свободу в чувствах есть расплата,
Принимай же вызов, Дон-Жуан!
И, спокойно вызов принимая,
Вижу я, что мне одно и то ж -
Чтить метель за синий цветень мая,
Звать любовью чувственную дрожь.
Так случилось, так со мною сталось,
И с того у многих я колен,
Чтобы вечно счастье улыбалось,
Не смиряясь с горечью измен.
13 декабря, 1925
Maybe, it"s too late or, maybe, early,
It has not occurred to me for years,
I resemble now Don Juan, really,
Like a proper flippant man of verse.
What"s the matter? What has happened, really?
Every day I have some other chick.
And I lose self-pity, willy-nilly,
And defy unfaithfulness and trick.
I have always kept my heart from simple,
Tender feelings, and I wonder what
I am looking for in oh, so cripple
Women, so light-headed, and so void.
Hold me back, restrain me, scornful feeling,
I have always been marked up by you.
In my heart I have a chilly steaming
And the rustle of lilaс of blue.
In my heart I have a lemon sunset,
Through the fog I hear someone say:
For your freedom you will have to answer,
Well, Don Juan, take the challenge, eh?
As I take the challenge within reason,
I can see the same old thing I have:
I must take a storm for blooming season
And mistake a thrill for real love.
That"s the reason That"s the way it happened.
Every day I have some other chick,
So that I might always smile, be happy
And defy unfaithfulness and trick.
December 13, 1925
Sergey Yesenin
Autobiography
(Translated from the Russian by Alec Vagapov)
I was born in the village of Konstantinovo, Kuzmin district, Ryazan Region, on October 21st, 1895.
At the age of twoI was sent to be raised in a well off family of my grandfather on my mother’s side, who had three grown up unmarried sons, with whom I spent almost all my green years. My uncles were mischievous and daring.
When I was three years old they put me on a horse without a saddle and set him running at a gallop. I remember I was scared like crazy and held the withers firm. Then they taught me to swim. One of my uncles (uncle Sasha) took me on a boat, rowed off the shore, undressed me and threw me, like a puppy, into the water. I worked with my hands awkwardly, and while I floundered waving my hands he kept shouting: “You damned wretch! Good for nothing, you!”. “Damned wretch” was a tender pet name he used.
When I was eight years old my other uncle would use me as a hunting dog making me swim after the ducks he had shot. I was good at climbing trees. Among the boys in the neighbourhood I was known as a horse breeder and a big fighter, for I would always have scratches on my face. My grandmother was the only one who reproached me for being so naughty, while my granddad would sometimes set me on to fisticuffs and often said to grandmother: “Don’t touch him, you, silly woman, he will grow firm and strong that way!”. Grandmother loved me devoutly, and her tenderness was boundless. On Saturdays I would be washed, have my nails cut, and my hair crimped with some oil because my curly hair couldn’t be combed in any other way. But the oil would not help much. I would shout like crazy, and up to now I feel some distaste and repugnance for Saturdays.
That was the way my childhood went on. When I grew up a little they wanted to make a village teacher out of me, so I was sent to the parish teachers training school with an eye towards entering Moscow Teachers Training Institute. Luckily this was not to happen.
I started writing poems at an early age, maybe at the age of nine or so, but I think deliberate creative work started at 16 or 17. Some of my poems from that period are to be found in “Radunitsa” magazine.
When I was eighteen I sent my poems to various magazines and I was surprised at the fact that hey refused to publish them, so I went to Saint Petersburg. I was given a warm welcome there. The first man I saw was Blok the second one was Gorodetsky. When looking at Blok I was sweating all over for it was the first time that I saw a living poet. Gorodetsky acquainted me with Kluyev, the man I had never heard of before. Kluyev and I, despite the seeming discord and lack of agreement between us, made great friends.
At around this time I entered Shanyavsky University where I spent a year and a half, and then I went back to my village.
At the University I got acquainted with poets Semyonovsky, Nasedkin, Kolkolov, and Filipchenko. Among the poets I liked Blok, Bely and Kluyev best. Bely gave me a lot in the way of form while Blok and Kluyev taught me lyricism.
In 1919 some of my friends and I published the manifesto of imagism. It was a formal school that we wanted to set up. But it had no foundation and died by itself leaving the truth behind the restricted image.
I would gladly disown many of my religious poems but they are significant as the way of a poet towards the revolution.
When I was eight years old my grandmother started taking me to all kinds of monasteries and thanks to her we had all kinds of ramblers and pilgrims. They would sing all sorts of religious songs. Grandfather was the direct opposite. He was a boozer. He would always arrange sorts of unwed marriages.
After I left my village I had to gain an understanding of my way of life.
During the revolution I was on the side of the October, but I accepted it in my own peasantry way. In the sense of formal development I long for Pushkin more and more.
As for the rest of my personal data they are in my poems.
Sergey Yesenin
October 1925
Отправить другу
Пригласить друга
Поражён мастерством переводчика. Есенина на английский перевести, я считал, невозможно. Вам это удалось.
ответить →
Полезное